«Хроники ртути»: Мимолетное приветствие жизни

Своеобразие места определяет фактуру, отражает колорит и может задавать действие. Режиссеры русского происхождения – Бен (Вениамин) Гез и Саша Кулак заехали в особенное место на карте США. Новая Идрия – калифорнийский городок, названный в честь своего европейского однофамильца, славившегося сто лет назад крупнейшими запасами ртути. Промышленная разработка сделала город одним из самых загрязненных в США, в результате чего в начале 70-х годов прошлого века город был закрыт. Бывший шахтерский посёлок предстает в 21-м веке заброшенным, почти необитаемым местом, в котором по официальной статистике числятся два жителя. Попасть в Новую Идрию надо, миновав захолустную петляющую дорогу с опасными склонами с характерным названием Дьявольский каньон, отчего город-призрак приобретает ореол потустороннего места. Город, находящийся в полураспаде. Город, отправленный на пенсию, от которого рациональному миру больше ничего не нужно.

В названии фильма сокрыто нечто обыденно экологическое, с обещанием изобразить ужасы токсичной зоны. Но фильм не об этом - так защищают заповедник от непрошенных гостей. В резервате обитают три пожилых человека. Кейт Вудс, бывшая скрипачка и любительница музыки мариачи, некогда получившая травму, отчего с тех пор боль в спине она лечит спиртными напитками, и её брат Кемп Вудс, геолог и изобретатель, сочинитель своеобразной музыки. Помимо двух официально посчитанных жителей Новой Идрии, в фильме участвует фотограф Томми Чаргин – друг юности, когда-то неровно дышавший к Кейт и называющий её не иначе как «моя Мэрилин Монро». Том критикует теорию Сьюзен Зонтаг «О фотографии» и делает бесконечные снимки с рвением скаута, оказавшегося в своём первом походе.  Общество стариков окружают собаки и кошка, обладатели благородных шекспировских кличек (Гамлет, Офелия, Отелло). Выводок живности восполняет недостаток живых душ в округе.

Портрет заброшенных жителей Новой Идрии выполнен незаметной рукой и с близкой дистанции. Авторы себя не проявляют, смирно скрываясь за камерой. Артистически сложенные персонажи играют самостоятельно и с удовольствием, будто исполняют прокуренными хриплыми голосами печальные баллады о нелёгкой жизни, лишь животные заглядывают за рамку камеры, выдавая взглядом присутствие чужаков.

Взъерошенные импульсивные старики громко разговаривают, как это бывает в лесу или при полном безлюдье, не боясь посторонних ушей и не тревожась задеть ничьих чувств. Они запросто делятся отвлеченными соображениями о погоде и здоровье, космосе и политике. Бормотание спящего, чепуха пьяного, ворчанье пожилого человека, будто разговаривающего сам с собой – привлекательные черты иррационализма, - позволяют отнестись к вербальному потоку не всерьёз, а как к шуму природы, созвучию тихой красоте безлюдной местности. Впрочем, смотреть особенно некуда. Природа вокруг сдержанная, не выразительная, желто-красная, выдающая наступление чахлой поры – последней осени для главных героев.

Общая отрешенность не выглядит ссылкой в приют для пенсионеров. Кемп перемещается, если надо и куда надо, на квадроцикле, а Кейт много пишет и поддерживает контакт с миром через фейсбук. Герои умеют замутить шумное застолье, по телевизору следят за ходом голосования на президентских выборах 2016 года, демонстрируя принадлежность к либеральному крылу общества. «Если Трамп выиграет, я откажусь от гражданства», - возмущается с присущим ей темпераментом слегка поддатая Кейт. На посиделках обсуждаются идеи бесконечности и рождение сверхновых звёзд. Ни дать, ни взять, интеллигентская кухня. 

Реализм американской глубинки культивирует русскую тему «лишнего человека» – оторванного от образованного общества и от малообразованных соотечественников. Изолированные от внешнего мира персонажи вносят в фильм печальное ощущение, будто бы они последние живые люди на Земле. Бесполезные пропащие старики, блаженные и мечтательные, как русские алкаши, в чьём существовании или нет смысла вовсе, или есть наивысший, о котором не сразу додумаешься и не сразу признаешься себе в нём.

Красоту нельзя возвести на рациональной основе — всё, что можно прибрать в собственность, рано или поздно распадается. Месторождения выработаны, город обветшал, природа замерла и живёт как её вздумается. В обстановке, в которой объекты потеряли свою устойчивость и больше не имеют будущего, рождается другая красота. Загаженная земля выглядит утопическим пространством спасения, которое искали энтузиасты-битники полвека назад. Как магнитом они притягивали к себе внимание ординарного мира, предложив идею его альтернативы. Из их эксцентричного поведения, порывов в эскапизм, оригинального индивидуализма слагается исповедь безнадежных идеалистов. Порошок в песочных часах истекает как ртуть в шахтах Новой Идрии – эпоха «разбитого поколения», не оставившего после себя потомства, склонилась к закату.

Смысл происходящего на экране не ограничивается ни обаянием импрессионистических зарисовок, ни созерцанием околоточной ненапряжённой жизни, ни мотивом изгнания либеральных идей из американской политической повестки. Как учит тому классическая культура, настоящее произведение говорит о том, что беспокоит человека всегда и во все времена, – о смерти. Ожидание финала, чувство его присутствия придаёт смысл хронике заключительной суеты и выглядит завещанием миру, погрязшему в неврозах, беготне, стрессах. Зритель присутствует при смерти города вместе с его последними гражданами. Запечатлев на экране конец универсума, «Хроники ртути» направляют приветствие тем, кто остался. Не терять согласия с самим собой и успеть вовремя возлюбить жизнь.